Тази археологическа култура Вадецкая много неправилно и некоректно я определя като тюркска изобщо. По това време обаче тюрките отдавна вече са се разделили на групи, подгрупи, племена и родове. Всичко това изисква да се посочи по-конкретно кои точно са племената носител на тази култура.
Според мене в долупоместената извадка са налице достатъчно голям брой податки за това Таштъкската Археологическа Култура да се обоснове и докаже като (тюрко-)българска по-общо и прабългарска/болгарска в частност.
Э. Б. Вадецкая, Археологические памятники в степях Среднего Енисея.
Глава VII. Таштыкская культура
Создание в центре Азии державы хунну разрушило относительную изолированность племён степей Среднего Енисея и коренным образом изменило направление миграционных процессов. Неприступные Саяны были «окончательно сломлены», и впервые к Енисею потянулись чужестранцы не с севера, а с юга. Сначала, как уже говорилось, видимо, не по своей воле, а будучи согнанными со своих земель (II в. до н.э.) хуннами, а позже (I в. до н.э.) это были, очевидно, воинские отряды из представителей «разноликой» армии державы, расселившиеся на значительной территории Минусинской котловины. С их появлением начинается очередной длительный процесс смешения этносов и культур, на этот раз приведший к сложению не только новой культуры, но и нового антропологического типа енисейского населения, резко отличающегося от прежнего.
В 1883 г. А.В. Адрианов на о-ве Тагарском при раскопках тагарского кургана обнаружил в его насыпи погребальную камеру с необычным содержанием. Новым здесь были гипсовые раскрашенные маски, причём они лежали не только на черепах скелетов, но и рядом с кучками сожжённых человеческих костей, т.е. с пеплом человека. В дальнейшем А.В. Адрианов неоднократно встречал могилы с масками, где наряду со скелетами был и человеческий пепел, но отождествлял их с тагарскими. Сенсационным было открытие в 1903 г. могильника в одном из логов г. Оглахты, где в 3 срубах сохранились остатки кожаных человекоподобных чучел (манекенов), меховой одежды и много деревянной утвари. А.В. Адрианов не представил детального отчёта о раскопках, но оставил подробные черновые описи находок, на основании которых можно судить о способах изготовления кожаных манекенов и одежд погребённых.
С.А. Теплоухов, обобщив материалы собственных и более ранних раскопок, выделил могилы, содержавшие остатки трупосожжений, трупоположений и погребальные маски в особый исторический этап, или культуру, назвав последнюю таштыкской — по месту своих исследований на р. Таштык. Он же отметил внутри культуры 2 группы погребальных сооружений: грунтовые могильники и неглубокие, но обширные камеры под каменными квадратными насыпями. Последние ныне в археологической литературе именуются склепами. С.А. Теплоухов дал первую характеристику культуры и интерпретацию погребальных манекенов, которые, по его мнению, изображали лиц, сопровождавших покойников в загробный мир (306). Хотя сам С.А. Теплоухов раскопал лишь 1 склеп и около 30 могил и ямок с поминальными приношениями (1923-1928 гг.), разница в характере их сооружений и материале была настолько отчетливой, что он без тени сомнения отнёс могилы к более раннему времени (I-II вв. н.э.), чем склепы (III-IV вв. н.э.). Особенно отметим, что С.А. Теплоухов синхронизировал таштыкские могилы с поздними тагарскими курганами.
Большое значение для изучения погребального обряда и одежды имело возобновление раскопок оглахтинского могильника, начатое А.В. Адриановым. В 1969 г. Л.Р. Кызласов раскопал в нем полностью сохранившуюся камеру с кожаными манекенами, внутри которых в мешочках находился пепел человека. Таким образом, эти человекоподобные чучела не только изображают, но и имитируют сожжённых людей (42).
Вне Минусинской котловины керамика таштыкского типа встречена на поселениях и в нескольких могилах Кемеровской области, а в Туве раскопано 2 ящика, с пеплом человека и таштыкскими сосудами, а также поминальник.
Расположены могильники преимущественно на склонах сопок, в насыпях тагарских курганов или иных возвышенностях. Могилы имеют вид прямоугольных и подквадратных ям, глуб. 150-300 см. Дно и стенки ям часто обложены берёстой. На дне поставлен низкий бревенчатый сруб в 1-3 венца, выс. 30-60 см. Уложив покойников, сруб плотно закрывали поперёк брёвнами или горбылями, сверху на них настилали берёсту и засыпали землёй до самого верха ямы. Для устойчивости срубов под их углы или нижние венцы подкладывали плитки, промежутки между стенкой ямы и срубом заполнялись, как правило, материковой глиной или плитками, реже — брёвнами. Срубы рассчитаны на размещение двух-четырёх человек, близко уложенных друг к другу. Ориентированы срубы с З на В либо с ЮЗ на СВ. Могилы расположены рядами. В древности они обозначались на поверхности низким земляным холмиком, иногда обложенным или вымощенным плитками.
Склепы обозначены на поверхности овальными или подквадратными каменно-земляными насыпями. Они расположены обычно группами, по два-четыре, как поблизости от грунтового могильника, так и вдали от него. Сооружали склепы следующим образом. Выкапывали обширный котлован четырёхугольной формы, глубиной до метра, реже — больше. Внутри сооружали камеру из брёвен и плит, с полом и потолком. Вокруг камеры или вплотную к ней складывали широкую каменную стену-крепиду прямоугольной формы с закруглёнными углами. Вырытый грунт укладывали поверх бревенчатого покрытия камеры. По истечении некоторого времени эта насыпь приобретала форму усечённой пирамиды (21, рис. 1). Камеры склепов различаются размерами (от 16 до 90 м2) и сложностью конструкции. В малых — низкий сруб или клеть, стенки облицованы плитами; в больших — высокий сруб или клеть, снаружи тесно прижатые к тыну, которым облицовывали стенки котлована. Иногда в больших камерах вдоль стен сооружали «полати», на которые укладывали погребённых, но чаще их размещали прямо на полу. Большинство склепов имеют вход с зап. стороны в виде нескольких спускавшихся в камеру ступенек, коридора или дромоса, крытого сверху и облицованного с боков плитами или брёвнами. Стенки и дно котлована, бревна сруба и тына, а также бревенчатую крышу покрывали несколькими слоями берёсты.
Особую группу составляют могилы новорождённых, а также детей до 7-10 лет. Они обычно группируются вокруг склепов или на отдельных участках грунтовых кладбищ. Для детей выкапывали неглубокие ямки, внутри которых помещали срубик, колоду, ящичек. Ямки не засыпали, а закрывали плахами, жердями или плитками. Среди раскопанных грунтовых могил половину составляют детские.
Погребальный обряд. Разный ритуал соблюдался не только при погребении взрослых или детей, но и для разных категорий взрослого населения, захороненных как в одной могиле, так и в склепе. На грунтовых кладбищах похороны совершали, как правило, в тёплое время года, с весны по осень. Укладывали в сруб по одному-два и более человек, взрослых и подростков. Преобладают могилы с двумя либо тремя-четырьмя взрослыми покойниками. Умерших обряжали в зимние одежды, размещали параллельно друг другу, вытянуто на спине, головой на заход солнца. Реже укладывали друг на друга либо одного помещали в ногах других. Умирали эти люди в разное время, и до похорон их трупы помещались в каких-то хранилищах. Половозрастной состав погребенных и численность позволяют предполагать, что каждый сруб содержал семейные захоронения. Для сохранения останков к моменту их погребения применялось два способа консервации: мумифицирование и трупосожжение с последующим помещением пепла в человекообразный манекен. Трупы женщин, подростков и, реже, мужчин мумифицировали, стремясь прежде всего сохранить голову, для чего на лицо накладывали гипсовую маску, а иногда предварительно производили трепанацию черепа и извлекали мозг.
Маски лепили прямо на лице трупа, отчего на их внутренней поверхности имеются отпечатки морщин на шее и лице, а также приставшие волосы. На все лицо или только на глаза и рот клали кусок шелковой ткани. Для обозначения последних в материи делались прорехи, соответствующие линиям разреза глаз и рта. Поверх ткани клали слой гипса, смешанного с известняком и небольшим количеством кварцевого песка, а затем чистым гипсом заглаживали и моделировали маску по форме лица. Состав масок неодинаков, но преобладают гипсовые. По форме они подразделяются на более или менее объемные. Одни захватывали уши, теменную часть, подбородок. Другие закрывали лицо. Маски белые, иногда покрытые тонким ангобом. Они часто раскрашены и по росписи различаются, очевидно, женские и мужские. Женские расписаны красной краской узорами в виде спиралей на лбу, висках, щеках, подбородке. Мужские сплошь покрыты красной краской, а сверху расписаны чёрной.
Особую категорию людей, видимо, только мужчин, кремировали. Этот новый обряд не имеет корней в предыдущих культурах Енисея. Сожжение производили вдали от кладбища, очевидно, в лесу, на сильном огне. Трупы сжигали в одежде. Сожжение неполное, так что остатки сожжённых костей крупные, до 4-5 и даже 8-10 см. От трупа оставалось 1-2 кг косточек, называемых пеплом; их собирали в кожаный мешочек. Затем шили человекоподобное чучело-манекен, имитирующее сожжённого покойника. Эти имитации принято называть «погребальными куклами». Изготовляли их из травы и обшивали кожей, а возможно, берёстой и материей. Как показывает изучение остатков кукол, обнаруженных А.В. Адриановым, было 2 вида кожаных кукол. Первые изготовляли просто: куртку и штаны плотно набивали комками травы и к этому муляжу приделывали голову. Вторые изготовлялись тщательнее и по частям. Сначала складывали друг с другом по величине рук и ног комочки жесткой травы, затем их обшивали кожей, используя куски, сшитые из мелких лоскутков. Отдельный мешок шили для туловища; его набивали травой и в него вкладывали мешочек с пеплом. Части чучела сшивали жилами и тонкими ремешками. Голову чучела изготовляли из таких же комков травы и обшивали кожей или тканью; на лицевой стороне обозначали нос. Лица делали по-разному: на одной кукле они были нарисованы, на другой глаза и рот обозначены впадинами, а брови и нос пришиты, на третьей на коже сохранились прорези для глаз (165; МАЭС, д. 55, кол. 24, № 72, 90).
Лица кукол раскрашены черными поперечными полосами, одна закрыта красным шёлком с чёрной полосой, имитирующим маску (табл. IX, 28). Макушка и затылок кукол закрыты человеческим скальпом с волосами (165, с. 175) либо плотной тканью, к которой пришит кожаный или шёлковый мешочек со свёрнутой косичкой покойника. Кукол изготовляли размером с покойника; одевали, видимо, в его подлинную одежду. Таким образом кукле придавали сходство с покойником, подчеркивая его отличительные признаки. Гипсовые маски, как правило, на лица кукол не клали. Известна только одна маска, безусловно, лежавшая на кукле. Она сделана грубее, чем маски на мумиях, и передает не портретное, а условное сходство с человеческим лицом (МАЭС, д. 55, кол. 24, № 69).
Трупосожжение применяли, по-видимому, к мужчинам. Во всяком случае мужские скелеты полностью отсутствуют в двух наиболее полно раскопанных могильниках (Мысок, Комаркова Песчаная), и их очень мало в общей серии скелетов из других могильников. Среди небольшого числа определимых остатков трупосожжений нет детских и женских, но есть мужские. [1] Именно последние часто занимают определённое место в срубах, где помимо них похоронены женские мумии: расположены у северной стенки, а женские мумии — вдоль южной. Такое устойчивое расположение в парных могилах позволяет и значительное число других кукол, пепел которых не определен, рассматривать как захоронения мужчин. Наконец, эту мысль подтверждает анализ немногочисленных сохранившихся кукол или остатков, на которых выражены признаки пола: па лицах — следы черных поперечных полос, как на двух мужских масках, а к голове пришиты кожаные и шелковые мешочки с косичкой, подобной тем, что изображены на голове воинов на рисунках из склепа под горой Тепсей (51; 57).
Видимо, обряд трупосожжения постепенно распространялся на всё население, так как он преобладает. Значительных остатков от кукол в склепах не сохранилось, но, видимо, они изготовлялись прежним способом, однако известно и иное использование пепла сожжённого человека, когда его помещали не в манекен, а в горшок, берестяной короб, ящик.
От седла сохранилась берестяная обкладка передней луки. Седло было деревянное, с высоко поднятой передней лукой арочной формы (161, с. 130). Дополним, что верховые кони на тепсейских планках также изображены с уздой, а один с седлом (145, рис. 61).
Одежда, головные уборы, украшения. Хоронили в повседневной одежде, иногда специально украшенной для погребения. Суммируя материалы могил и склепов, можно дать её характеристику. Нижнюю одежду шили из шерстяных тканей, простых гладких и вытканных в рубчик, используя хорошо вычесанную овечью шерсть. Раскроенные куски сшивали простым швом и швом «взад иголку» (132, с. 242). Покрой нижних рубах не известен. Возможно, наиболее знатные люди носили одежду из привозных шёлковых тканей, обрывки которой встречены в склепах Уйбатского Чаа-Таса, но чаще шёлк использовали для отделок одежды, головных уборов, колчанов. Верхнюю одежду шили из кожи и меха. Носили куртки из овчины мехом внутрь и меховые штаны. Штаны напускные, длинные, заходящие за колено, завязывались ремешками у пояса, а также у ног — под пахом и под коленом (99, с. 101).
Куртки распашные, до колен, с узкими рукавами и стоячим воротником. Борта, полы и ворот одной из них обшиты кожей, рукав с пришитым обшлагом. Куртка-кафтан сшита из отдельных четырёхугольных лоскутков, с изнанки, через край (МАЭС, д. 55, л. 14). Поверх куртки одевали шубы из овчины, мехом внутрь или наружу; ворот и борта отделаны мехом пушного зверя. Иногда одевали две шубы — нательную, мехом внутрь, и верхнюю, мехом наружу, — доходившие до колен. Полы не запахивались, а завязывались ремешками встык. Найдена детская меховая шубка, аналогичная взрослой. Однажды поверх шубы был одет нагрудник с завязками вокруг шеи. Нагрудник двусторонний, наборный из беличьего меха. Одежду дополняли длинные меховые рукавицы, меховые сапоги, доходящие до колена (закреплялись у щиколотки и по верху голенища ремешками), и шапки — меховые с пышным подшёрстком, кожаные, обшитые изнутри шерстяной тканью. Лучше сохранившаяся, сшитая из целой шкурки соболя мехом внутрь, с удлинёнными ушками, плотно облегала голову, спускаясь на лоб и затылок мысками, завязывалась под подбородком ремешками (99, с. 100-101).
Мужчины и женщины носили косы. Распространённый вариант мужской прически — косица, уложенная на темени, а остальные волосы вокруг неё сбриты или связаны на затылке. Часто косицу закрывали накосником в виде кожаного или шелкового мешочка, а снизу закрепляли на голове длинной булавкой или завязывали. Женщины укладывали косу на затылке и закрывали берестяными колпачками, высотой 9-12 см, обшитыми тонкой шёлковой тканью изнутри и толстой снаружи. Колпачок прикреплялся к волосам двумя-тремя костяными булавками. Часто в конец косы вплетали дополнительно волосы (табл. IX, 29). Для более сложных и высоких причёсок употребляли накладные косы, плетённые на каркасе, закрепляя их множеством булавок.
Изображения воинов на тепсейских рисунках подтверждают и дополняют представления об одеждах и причёсках таштыкцев. Большинство воинов изображены в распашных, до колен, сильно прилегающих в талии одеждах типа кафтанов. На них свободные для движения штаны. У некоторых на голове конические шапки-шлемы. Волосы распущены до плеч либо связаны на затылке в виде конского хвоста, но часто на голове изображены шишечки-накосники. По одежде отличаются лишь два человека: в более прямой и широкой, чем кафтаны, шубе и с овальным беретом па голове. В руках у них лук простой формы. Видимо, это представители иного, чем таштыкцы, племени, сражавшегося с ними (145, рис. 60-61).
Искусство. Таштыкское изобразительное искусство было многогранным. Графические рисунки людей, зверей и коней демонстрируют особую художественную манеру и больший реализм, чем в тагарском искусстве. Речь идёт о рисунках на берёсте, дереве, камнях. Наибольший интерес представляют 7 деревянных планок (плашек), найденных М.П. Грязновым в склепе 1 под горой Тепсей. На них рукой разных художников изображены варианты в целом одного, видимо, популярного у таштыкцев исторического повествования, переданного тремя сюжетами: охота, батальные сцены, угон военной добычи (145, с. 145). Контуры фигур вырезались тонкой линией остриём ножа, а затем, по мнению М.П. Грязнова, раскрашивались красками (87). По сюжету и стилю изображения воинов и коней тепсейские рисунки имеют аналогии среди многих петроглифов Минусинской котловины и свидетельствуют о распространённости этого вида искусства в таштыкском обществе.
В то же время тщательное изображение оружия воинов, одежды, деталей причесок делает их наглядной иллюстрацией внешнего вида людей того же общества. Большое мастерство достигнуто в лепке портретных масок, а также в художественной резьбе по дереву и кости. Помимо многочисленных резных деревянных изделий в склепах найдены фигурки, а чаще обломки фигурок животных и людей. Они разного размера. Встречены деревянные статуэтки стоящего или отдыхающего барана с подогнутыми ногами. Они облицованы листовым золотом. В большом числе найдены фрагменты статуэток коней, окрашенных в красный цвет и стоящих на трёх ногах с поднятой четвертой.
Внешний вид фигурок коней, их размеры, стиль выполнения весьма близко напоминают статуэтки коней, фигурирующих в китайской погребальной церемонии ханьского времени (132, с. 245). Обращают на себя внимание также фрагменты небольших зонтов, найденные на Уйбатском и Сырском Чаа-Тасах. Они рассматриваются как церемониальные, подражающие китайским, носимые перед таштыкской знатью (132, с. 260). Втулки зонтов сходны с использовавшимися для легких ханьских повозок, бронзовые и деревянные модели которых найдены в могилах в Китае (137, рис. 1). В таштыкских склепах иногда остатки зонтов найдены вместе с фрагментами фигурок коней и людей. У последних руки со сжатыми кулаками, как у фигурок возниц, удерживающих поводья, сидящих в китайских моделях (137). Все вместе взятое позволяет предполагать, что найденные в склепах разрозненными остатки зонтов, фигурок людей и коней составляли ранее единые модели повозок, клавшихся погребенным, по типу китайских. Из других художественных изделий укажем костяные булавки с навершиями в виде стилизованных изображений пары животных, а также единичные ювелирные изделия, но в целом техника художественного литья из бронзы значительно упрощается, что отражено в серии плоских стереотипных бляшек-амулетов, которые в литературе называют по-разному: парные головки коня, коньки, двуглавые коньки, пластинки с изображением лошадиных голов, пластинчатые амулеты.
На краю некоторых поселений расположены железоплавильные печи, горны и ямы для отбора шлака. Очевидно, здесь жители занимались не только бронзолитейным делом, но и кузнечным.
В то же время ещё большее значение, чем раньше, приобретает лошадь. О роли коня в обществе говорят положенные с погребёнными модели конского снаряжения, статуэтки коней и амулеты с их изображением, сцены героического эпоса на тепсейских планках. Основным сюжетом писаниц становятся всадники, а не пешие воины. Кроме того, судя по наскальным рисункам, особенно развита была конная охота на косуль.
Происхождение. Все исследователи считают, что таштыкская культура генетически связана с тагарской, но в то же время отмечают постепенное проникновение на Енисей большой массы южного монголоидного населения. Могилы и склепы отражают смешение двух культурных и погребальных традиций. Наиболее выразительно это прослеживается в грунтовых могильниках, когда еще имело место механическое смешение традиций местного и пришлого населения. Первые, тагарские, проявляются в обычае одновременно хоронить нескольких мертвецов, сохранять трупы до погребения посредством мумифицирования и наложения маски на лицо, укладывать покойников в вытянутом положении, головой на З или ЮЗ, класть с ними модели оружия. В керамическом производстве сохраняются основные формы тагарской керамики (банки, кубки, котлы) и некоторые элементы орнамента (желобки, жемчужины).
Однако в целом значительно преобладают новые традиции, необычные и как бы нарушающие закономерное развитие культуры минусинских племен. К таким новым явлениям А.Н. Бернштам отнёс структуру погребения без курганной насыпи, способ погребения на деревянном помосте, значительный удельный вес китайских обычаев, преобладание бытового инвентаря из дерева (24, с. 47). К этим новшествам следует добавить сам тип кладбищ, расположенных на возвышенности, и могил в виде глубоких ям с низким срубом, гробовищем, плотно закрытым бревнами и засыпанным землей до верха ямы.
Новый цикл похоронного ритуала состоит в сожжении трупа, изготовлении и захоронении куклы с пеплом погребённого, которой кладут два определенных куска мяса овцы, один-два ритуальных астрагала, подсыпают в сруб зерна проса. Во время похорон пируют и в могилу или рядом с ней кладут головы жертвенных животных. После похорон совершают неоднократные поминки, кладут куски мяса и горшки с пищей перед каменным обелиском, символизирующим, вероятно, мертвого.
Инновация в материальной культуре проявляется в новых формах керамики (сферические сосуды), орнаментации (налепной валик, спирали, арки и т.д.), поясов с застёжками, костяных булавок для одежды и причесок, амулетов, нашивавшихся на одежду, серёг. Изменяется состав изделий, модели которых кладутся мёртвым. Это кинжал в ножнах, лук, конские уздечки. Некоторые из перечисленных новшеств имеются ещё в более ранних могилах первых мигрантов с территории южнее Саян, названных нами «каменцами» (II-I вв. до н.э.). Последние тоже устраивали кладбища на возвышенностях, иногда сооружали срубы, носили пояса с застежками, закалывали головные уборы и одежду роговыми булавками. На их кладбищах зафиксированы остатки тризн и встречены единичные случаи погребения способом трупосожжения (Тепсей VII).
Поэтому возникновение новых признаков может быть объяснено двояко: эволюцией культуры нетагарского (каменского) населения или появлением ещё одной волны мигрантов. Вероятнее второе, так как, судя по радиоуглеродным датам, каменское население еще во II в. н.э. жило совместно с таштыкским (110). Физический тип «каменцев» не установлен. Что же касается таштыкских грунтовых могильников, то в них привилегированными покойниками были мужчины-воины, трупы которых подвергали кремации, но есть основания считать, что эти воины в отличие от тагарцев были монголоидами. Хотя среди мумий в могилах совсем нет, а в склепах почти нет представителей дальневосточного или центральноазиатского облика, маски, одетые па лица трупов в могилах, отражают европеоидов и монголоидов, а маски на куклах в склепах запечатлели 3 антропологических типа населения: европеоидов, монголоидов и смешанных, т.е. они демонстрируют не только распространение монголоидности, но и уже сложение, благодаря этому, нового антропологического типа населения.
Во многих склепах наблюдается преемственность от позднетагарской культуры — не меньше, чем в могилах. Совпадают в деталях конструкции камер, размещение в них погребенных и их расположение относительно друг друга, устойчивый обычай при окончательных похоронах символически сжигать мёртвых, одинаковы погребальные украшения одежды. Но в этих склепах отражено уже не механическое, а органическое слияние разных культурных традиций. В них погребено больше кукол с пеплом, но на их лица наложены маски, появляются ритуалы приношения в виде копыт жертвенного животного и специфические изделия (кувшины, пряжки, амулеты), не известные в тагарских курганах и редкие в таштыкских могилах.
Таким образом, генетическая связь татарской и таштыкской культур не вызывает сомнения, но в сложении последней немалое участие приняло новое население, пришедшее в Минусинскую котловину со своей культурой. Откуда и почему оно пришло, предполагают, исходя из политических событий, имевших место в северо-западных районах степей Азии с середины I в. до н.э. (132, с. 267).
В 49 г. до н.э. шаньюй северных хуннов Чжичжи разбил гяньгуней, проживавших в северо-западных владениях державы хунну, и остался в их землях. На севере он покорил племена динлин (304). При всей спорности расположения земель гяньгуней (Джунгария, Северо-Западная Монголия или Тува) и динлин (Северная Монголия или Южная Сибирь) победы хуннов над этими племенами, видимо, облегчили хуннам продвижение через Саяны.
Хотя Чжичжи вскоре ушел в Кангюй (Казахстан), где был разгромлен китайскими войсками, за хуннами остались их северо-западные владения, но сами хунны попали в зависимость от Китая. Согласно письменным источникам, с этого времени усиливается и влияние ханьской культуры на хуннов. Это же влияние, видимо, через хуннов с этого времени ощущается на Среднем Енисее. В погребениях находятся панцири, оружие, лаковая посуда, зеркала, украшения, культовые изделия и ткани, сделанные в Китае (132, с. 269).
Главным аргументом китайского влияния является строительство китайскими и местными мастерами дворца близ современного г. Абакана. Он был раскопан В.П. Левашевой и Л.А. Евтюховой в 1946 г. Дворец представлял собой здание, 45х35 м, с глинобитными стенами. В центральной части находился зал, а вокруг него — анфилада из 20 комнат. Под глинобитным полом располагались отопительные каны, а на полу стояли жаровни для обогревания помещения. Дворец имел четырёхскатную двухъярусную крышу, опиравшуюся на деревянные колонны. Для крыши использована черепица двух типов: крупные прямоугольные плитки, стыки между которыми прикрывались рядами черепиц полуцилиндрической формы. По краю крыши располагались диски с надписью: «Сыну неба тысячу осеней и десять тысяч лет вечной радости без горя».
От дверей сохранились бронзовые ручки — массивные кольца, укрепленные в рогатых личинах (132, с. 268-270). Надписи на черепице датируют ее изготовление временем императора Ван Мана (9-23 гг. н.э.) (65). В здании обнаружены китайские вещи (нефритовая вазочка, коралловая бусина, обломки сосудов и морских раковин), а также обломки сосудов и нефритовая подвеска хуннского происхождения, свидетельствующие, что дворец, видимо, принадлежал хуннскому наместнику (161, с. 164). Во всяком случае тот, для кого строился дворец, был хорошо знаком с китайской культурой и бытом, а также пользовался поддержкой и благосклонностью китайского императора (65). Вряд ли местные племена допустили бы строительство этого здания, с благопожеланиями императору на черепице, если бы за ним не стояли чужеземные войска.
Существует мнение, что этими чужеземцами были гэгунь (гяньгунь), явившиеся, видимо, предками енисейских кыргызов VI-VIII вв. Последние же имели обряд трупосожжения (161, с. 162). Это мнение трудно поддержать, как и опровергнуть, ибо неизвестно, какой обряд был у гяньгуней. Однако кроме таштыкцев, обряд трупосожжения в гунно-сарматскую эпоху знали племена Верхней Оби (I-III вв. н.э., фоминский этап), в единичных случаях он встречен в Монголии (161, с. 162) и Туве (104, рис. 16 и 110). Причём по расположению предметов в могилах Тувы и Верхней Оби можно предполагать, что пепел сожженного покойника здесь тоже хоронили в манекенах. Немаловажно, что таштыкский похоронный обряд состоял из сожжения трупа и захоронения пепла в чучеле. Обряд символического сжигания трупов в могиле был широко распространён у тагарцев с позднесарагашенского этапа, но символических захоронений умершего в виде чего-либо, его заменяющего, у них не было. Последнее известно в позднескифское время на Алтае (комплект одежды ребёнка) (151), в Туве («портрет») (78, с. 76), у хунну в Монголии (косы в Ноинулинских курганах) (262), Китае (глиняные статуи воинов). Таким образом, истоки обряда трупосожжения можно искать как на Енисее, так и на широких просторах Азии. Кем бы ни были воины, вторгшиеся в Минусинскую котловину, они, по всей вероятности, входили в державу хунну и были близки по культуре с последними.
Большинство элементов культуры пришлого населения совпадают с культурой хуннов Забайкалья и Монголии, а также тех племён, в сложении которых хунны безусловно принимали участие (шурмаковцы Тувы). От всех них остались обширные могильники с глубокими ямами, на дне которых поставлены срубы, гробы или гробы в срубах. Ямы засыпались доверху землей или камнем и обозначались незначительными надмогильными сооружениями. Наиболее похожи таштыкские могилы на те хуннские, которые имеют вид низких срубов, крытых горбылями (308, с. 70-84; 96).
Значительное сходство обнаруживается в материальной культуре: повсеместно распространены одинаковые формы железных ножей, удил, пряжек, бронзовых блях, покрой одежды. Специфические таштыкские изделия типа булавок, застёжек, амулетов-нашивок, пряжек и серёг находят свои прототипы у хуннов Забайкалья (332, рис. 14, 5, 7; 18, 34-37, 42; 147, табл. XIX, 8, 20). На Енисее и в Забайкалье найдены бусы, идентичные по составу, цвету и форме, как черноморские, так и неизвестного происхождения.
Общие дополнительные черты этнографического порядка проявляются в том, что, видимо, хунны, как и таштыкцы, раскрашивали лицо, мужчины собирали волосы пучком на макушке (26, с. 68, 208) и носили 1 серьгу в ухе. Совпадения в материальной и духовной культуре вряд ли можно объяснить культурными и торговыми связями, в том случае когда влияние это (в данном случае хуннов на сибирские племена) одностороннее. У хуннов нет изделий, характерных для племён Саяно-Алтая, в том числе погребальных моделей или керамики. Торговые связи таштыкцев по вещам прослеживаются лишь с близкими к Енисею районами — Алтаем и Тувой. Кроме того, изделия хуннского типа у таштыкцев сделаны по старым образцам, но по-своему, и иногда лишь отдаленно напоминают прототипы. Объяснить конвергенцию результатом синхронности племён на отдалённых территориях применительно к таштыкцам мешает то обстоятельство, что инновация похоронного обряда и материальной культуры у них безусловно связана с новым пришлым населением, причем, видимо, мужской его части, отличающейся от тагарцев физическим типом. Вот почему, вероятно, есть основание вышеотмеченные черты сходства между воинами, похороненными на Енисее, и хуннами объяснять генетическими связями.
Кроме того, обращают на себя внимание следующие правила, соблюдаемые при захоронении сожжённого покойника (куклы — имитации воина) во многих таштыкских могилах. Во-первых, устанавливаются некоторые различия в деталях ритуала для куклы и других покойников. Во-вторых, куклы-мужчины расположены в парных могилах всегда слева от женщины, т.е. в левой части сруба. В-третьих, при их погребении им подкладывали ранее умерших, трупы которых где-то хранились. Эти правила соответствуют некоторым обычаям и хуннов. Напомним, что у хуннов левая сторона считалась почётной, старшей. Хунны старшую супругу делали «левой», шаньюй сидел на левой стороне, серьгу носили в левом ухе, левая сторона в их юртах считалась мужской, а правая женской (26, с. 50; 173, с. 78; 262, с. 30).
При погребении рядового хунна «сопровождающих» не клали, но при погребении шаньюев и, вероятно, других вельмож «соумирающих» было много (26, с. 50). По-видимому, общие признаки обряда не случайны, а являются следствием укрепления в Минусинской котловине власти хуннов и расселения здесь воинских отрядов из представителей дальневосточной или центральноазиатской расы, близких по культуре к хунну. Грунтовые могильники являлись кладбищами этих представителей и местного населения, преимущественно женщин и детей. Состав воинских групп был, очевидно, неоднородным. Скорее всего, среди них находились разные тюркоязычные народы, впоследствии имевшие обряд сожжения. Косвенно на это указывает тюркская легенда, согласно которой брат основателя тюркской династии «царствовал» между Абаканом и Енисеем в V в. или раньше, т.е. еще в период существования таштыкской культуры (273).
В обряде трупосожжения у тюрков прослеживаются близкие к таштыкцам церемонии. Тюрки сжигали лишь знатных покойников, остатки кремации помещали в могилу, но в здании, построенном при могиле, «ставили нарисованный облик покойника» (26, с. 230).
Как указывалось, смешанный состав населения Минусинской котловины прослеживается не только по материалам могил, но и склепов, в которых элементов татарских погребальных традиций ещё больше, чем в могилах. Последние можно объяснить тем, что в период сооружения склепов уменьшается или прекращается миграция южного населения. Напомним, что в начале II в. северные хунны овладели степными просторами Западной Сибири, а в конце того же века все их земли захватили сяньби (168-173 гг.). Лишившись земель, хунны двинулись на запад, часть из них ушла через Западную Сибирь (95, с. 228-241).
С ослаблением и прекращением власти хунну перестают функционировать грунтовые кладбища, тесное смешение оставшегося здесь монголоидного населения с местным (тагарским и каменским) становится интенсивнее, в результате чего окончательно формируется таштыкская культура — в том виде, в котором она известна по основному количеству раскопанных склепов. В них наряду с новыми элементами (трупосожжение, формы керамики, их орнаментация, состав инвентаря) много старых тагарских традиций (конструкция камер и их сожжение, маски, украшения). В целом унифицируется обряд погребения и верования, складывается своеобразный тип населения.
Сложный этнический состав носителей таштыкской культуры не вызывает сомнения. Южный компонент, с кем бы конкретно его ни связывать (хуннами, сяньбийцами, гяньгунями, предками тюрков), по всей видимости, относится к тюркоязычному населению. Местное тагарское население, как уже говорилось, очевидно, в основе было самодийским. Что же касается более ранних мигрантов через Саяны на Енисей, «каменцев» (II-I вв. до н.э.), то их этнические корни не прослеживаются, но среди них, видимо, были неоднородные группы. Относительно этногенеза местного субстрата имеются и другие мнения. На основании визуальных сопоставлений таштыкские грунтовые могилы определялись селькупскими (В.Ф. Генинг), кетскими (Р.В. Николаев), а при подробном анализе — угорскими (Л.Р. Кызласов).
Л. Р. Кызласов привел совокупность фактов, доказывающих, по его мнению, сложение раннеугорского ядра в Минусинской котловине на рубеже новой эры. Ранними уграми он считает погребённых в таштыкских грунтовых могильниках. Им приведено много сходных признаков в верованиях таштыкцев с хантами и манси, но главным аргументом являлось наличие угорских топонимов на территории Хакасии и смыслового единства погребальных кукол и масок у сопоставляемых народов (161, с. 166-177).
Однако наличие угорских топонимов в Минусинской котловине не подтвердилось (100), так же как и смысловое единство кукол и масок. Кроме того, теперь ясно, что изготовление масок связано с обычаями местного тагарского населения — самодийского, а кукол — очевидно, пришлого тюркоязычного.
Поэтому, вероятно, правильнее говорить об участии таштыкского компонента в этногенезе современных народов, в том числе угров, а не наоборот, поскольку многие элементы таштыкской культуры характерны для широкого круга сибирских народов. Особенно это проявляется в орнаментах, покрое одежды и обычае изготовлять после смерти человека куклу или же покрывать лицо покойника подобием маски.
Кукла мёртвого у сибирских народов считалась вместилищем его души, или «заменителем покойного». Куклы одевали в одежду покойника, кормили, хранили, совершали с ними циклы поминальных обрядов, а спустя определённый срок сжигали, бросали в могилу или захоранивали. Когда кукла изображала человека, труп которого был кремирован, в неё вкладывали части волос и кусок черепной кости сожжённого (нивхи). Все это находит параллели в таштыкских обрядах, касающихся кукол.
В старых могилах селькупов и угров (XIV-XVII вв.) на лицах покойников находят остатки повязок с нашитыми на месте глаз, носа и рта металлическими пластинками. Более древняя форма этих «масок» встречена в могилах IX-X вв. на Среднем Поволжье, Верхней и Средней Каме. Они представляют собой лицевые серебряные, часто позолоченные плоские личины-накладки с прорезями для глаз и рта, нашивавшиеся на шёлковую подкладку (122). Лицевые покрывала были широко распространены среди сибирских народностей. Наиболее интересны такие, в которых на месте глаз нашиты бусины (нганасаны, энцы, угры) или вырезаны отверстия для глаз, носа и рта — реликты масок (нивхи) (283, с. 148-195).
Перечень соответствий в материальной и духовной культуре таштыкцев и некоторых современных сибирских народностей можно увеличить, что в целом, возможно, свидетельствует о наследии древних племён Саяно-Алтая и их роли в этногенетическом процессе и происхождении современных народов Сибири.
Хронология. Нижнюю дату памятников таштыкской культуры (I в. до н.э. — I в. н.э.) определяют в целом изделия, сходные с хуннскими, известными в могилах хунну со II в. до н.э., но продолжавшие бытовать в I в. н.э. и позже. К ним относятся железные крупные пряжки, модели удил и псалий, обломки бронзовых блях со змеевидным орнаментом, миниатюрные подвески в виде котелков. Более точные датирующие вещи найдены только в грунтовых могильниках. Среди них ханьское зеркало (I в. до н.э.) (196, рис. 108) и остатки лаковой чашечки, того типа, которые изготовляли с 86 г. до н.э. по 48 г. н.э. (161, с. 115). Шёлковая ткань, сохранившаяся в Оглахтинском могильнике, бытовала с I в. до н.э. до II в. н.э., но, вероятно, на Енисей попала в период наиболее широкого её производства, в I в. н.э. (258). Интересно, что в могильниках найдены бусы черноморского происхождения — бесцветные, с золотой прокладкой, и подвески вытянутой грушевидной формы из разноцветного стекла. То и другое датируется первыми веками нашей эры (74).
Верхняя граница таштыкской культуры (V-VI вв.) определяется, наоборот, по находкам в склепах, и исключительно по пряжкам. К ним относятся бронзовые пряжки и наборные пояса с прорезными волютами, имеющими аналогии среди корейских V-VI вв. (20, рис. 12, 6), а также В-образные пряжки с подвижным язычком без щитка либо прямоугольные шарнирные со щитком, распространенные на Енисее, в Западной Сибири и в европейской части СССР в погребальных комплексах VI-VII вв. (135, табл. III, XIV, XVIII; 20, рис. 12, 10-12; 170, рис. 28, 33; 313, рис. 33, 14, 19). Имеются и другие вещи, косвенно подтверждающие датировку таштыкской культуры VI веком включительно (161, с. 137).
Наконец, в Кемеровской обл. найдены роговые обкладки луков и колчанов, железные наконечники стрел и «кыргызские» вазы VI-VII вв. в одних погребальных комплексах с сосудами таштыкского типа (213).
Таким образом, ранний период (I в. до н.э. — I в. н.э.) таштыкской культуры отражают грунтовые могильники, в которых похоронены таштыкцы с завоеванной ими частью тагарского населения. Классический период культуры относится, видимо, ко II-V вв., после прекращения господства на территории Минусинской котловины хуннов и до появления здесь кыргызов.
Вие изобщо не започвате и не вървите натам, накъдето трябва, защото през последните двадесетина години счетоводителят по образование и ст.н.с. 2 ст. от Икономическия институт на БАН, Петър Добрев и неговите епигоно-адепти изписаха и публикуваха безброй книжни и електронни страници, опитвайки се да обосноват и докажат, че прабългарите, които те наричат древни българи, били най-общо индоевропейци и в частност източни иранци по произход и принадлежност, като прародината им била някъде около Памир. Ето това въпросните лица наричат иранска или памирска теория за българите, други го наричат хипотеза, трети пък смятат, че това са най-обикновени тези. Но в логиката и гносеологията теорията е система от обобщено знание с формален апарат, какъвто за физическата теория например са съответните математически уравнения, логическите символи, правила и др., и със съдържателна интерпретация, където са съответните категории и понятия, съждения и умозаключения, принципи и закони, като самото обобщено знание представлява по същество възпроизвеждане в езикова форма на съществено-закономерни елементи и връзки от обективния свят. Ако към писанията на горните лица се приложат тези две групи критерии, ще се види, че те изобщо не отговарят на техните условия и именно поради това те не може да се приемат за теория, а следователно и за наука. Това всъщност и в действителност е врачуване и гадаене, езотерика, научна фантастика, публицистика, приказки от хиляда и една нощ, дори и халюцинации и бълнуване насън и наяве, на каквито винаги се попада по техните страници, и какво ли не още, само не и научна теория за етническия произхода и принадлежност на българите. Ето защо, ако наистина искате и държите да подложите на критичен анализ "иранската теория", то вие непременно трябва да започнете от Счетоводителя!
