Сапфо

[Last roman]

Притча о блудном брате Что рассказали неизвестные стихотворения Сапфо

Помпейская фреска с изображением женщины, которую принято называть Сапфо

Изображение: Wolfgang Rieger / Wikimedia Commons

На днях англоязычные СМИ сообщили, что филологи-классики нашли неизвестные стихотворения Сапфо. Про древнегреческую поэтессу, жившую на рубеже VII и VI веков до нашей эры на острове Лесбос, достоверно известно немного: даже городом ее рождения называют то Митилену (где она провела большую часть жизни), то Эресс. На острове, где женщинам жилось свободнее, чем в остальной Греции, Сапфо возглавляла посвященный Афродите фиас — культовое содружество девушек, которых поэтесса якобы готовила к будущей замужней жизни. Сапфо стала символом страстной и откровенной любовной поэзии — и потому после смерти быстро превратилась в персонажа книг и легенд. Самая знаменитая (и абсолютно недостоверная) из них — о неразделенной любви к юноше Фаону, из-за которой поэтесса якобы бросилась со скалы. Этой легенде противоречит гомосексуальная репутация, сопровождающая поэтессу с Лесбоса по сей день. Как оказалось, новонайденные тексты помогают не только расширить представление о творчестве Сапфо, но и прояснить некоторые аспекты ее биографии.

Найденные стихи — безусловная сенсация. Известно, что когда-то собрание Сапфо, составленное александрийскими филологами, состояло из девяти томов лирики. До нас же дошли лишь одно стихотворение целиком, четыре — практически целиком, а остальные — в незначительных фрагментах: либо они были записаны на почти уничтоженных папирусах и глиняных черепках, либо приводились в качестве цитат в чужих сочинениях. Например, стихотворения Сапфо, которые на русский язык переводил Вячеслав Иванов, чуть ли не наполовину состоят из конъектур, причем не всегда это самоочевидные конъектуры, рассказал «Ленте.ру» филолог-классик, доцент НИУ ВШЭ Владимир Файер. Вообще из всех авторов греческой хоровой и монодической лирики хорошо сохранился только Пиндар, а все остальные — плохо (и Сапфо еще не хуже всех). (О том, как немного осталось от позднеархаического и классического периодов, русский читатель может судить по книге «Эллинские поэты», изданной в Москве в 1999 году). Таким образом, новонайденные полтора стихотворения процентов на 20 увеличивают корпус текстов поэтессы с Лесбоса.

Стихотворение Сапфо, найденное в 2004 году (перевод Тимофея Мякина):

Дары прекрасные фиалкогрудых Муз, о дети,
Постигайте, звонкую, песнелюбивую лиру.
Была и я телом нежна, но морщинами старость
оплела – из черного волос сделался белым.
Дыханье моё теперь тяжело, колени меня не держат,
те, что в танце раньше неслись с оленятами вровень.
Оплакиваю всё это я, но что я могу поделать?
Человеку стать не дано нестареющим. Эос
розолокотная, говорят, была влюблена в Тифона,
прочь бежала она с земли, его унося с собою.
Был он прекрасен, юн, но вот, время пришло и старость
Взяла за плечи его, седого, бессмертной супруги мужа.

Предыдущая подобная по сенсационности находка случилась в 2004 году: тогда на древнем папирусе также было найдено практически полное ее стихотворение. В нем Сапфо печалится об ушедшей молодости и вспоминает легенду о богине утренней зари Эос и ее возлюбленном Тифоне, который, хотя и обрел вечную жизнь, не смог получить вечной юности.

Новые стихи были найдены на куске папируса, хранившегося до сих пор в частной коллекции: владелец рукописи принес ее Дирку Оббинку, филологу-классику и заслуженному папирологу, макартуровскому стипендиату, уроженцу США, ныне работающему в Оксфорде. Оббинк же опознал в тексте поэзию Сапфо. На листке размером 182 на 108 миллиметров сохранились фрагменты двух стихотворений: 20 строк одного (из-за содержания, о котором ниже, условно названного «Братья») и 9 другого (содержащего обращение к богине любви и оттого названного «Киприда»). Они оба написаны на эолийском диалекте греческого языка (на котором писала Сапфо) и сапфическими строфами (античным квантитативным метром; одной из наиболее его наглядных особенностей являются длинные первые три строки четверостишия и короткая четвертая). 22 строки сохранились целиком, еще 7 недосчитались от трех до шести букв по бокам, от тридцатой строки остались только нечитаемые следы. Документ датируют III веком нашей эры; почерк оказался уже знаком Оббинку по другим папирусам. Рукопись запачкана илом или гипсом; на ней видны следы починки. В некоторых словах размечены ударения: предположительно, когда читателю надо было обратить внимание на специфическую лесбосскую акцентуацию.

Найденный папирус относится к так называемой оксиринхской группе — рукописям, обнаруженным археологами возле древнеегипетского города Пемдже, который по-гречески называется Оксиринх. В конце XIX века ученые выяснили, что из-за того, что почва там очень сухая, а позднейших поселений не было, папирусы прекрасно сохранились и буквально валяются под ногами. За столетие раскопок в Оксиринхе нашли многочисленные фрагменты Септуагинты и Евангелий (в том числе апокрифическое Евангелие от Фомы), произведения Пиндара, Софокла, Еврипида, Менандра, составленное неизвестным автором продолжение исторических трудов Фукидида, пересказ утраченных книг Тита Ливия. Находка Сапфо 2004 года также относится к оксиринхской группе.

Как получается, что и в начале XXI века находят античные произведения, пролежавшие перед этим много лет неизвестно где? С конца XIX до середины XX века можно было, гуляя по Египту, купить разнообразные папирусы, рассказывает Файер; не все эти фрагменты легализованы до сих пор, что-то наверняка лежит на чердаках, о чем не знают сами владельцы. Эти «чердачные» находки и становятся периодически источниками неизвестных ранее античных литературных текстов; кроме того, новые тексты может дать анализ уже существующих музейно-научных собраний. Помимо этого, филологи-классики по-прежнему надеются на результаты раскопок — хотя деловые или учебно-тренировочные тексты находят гораздо чаще литературных, а литературные на 80 процентов составляет Гомер, отмечает Файер. В последнем критическом издании «Илиады» в качестве источников использованы примерно полторы тысячи папирусов, часть из которых содержат очень маленькие фрагменты; хотя Гомер встречается аномально часто, само количество этих кусочков внушает оптимизм и относительно других авторов тоже. Впрочем, именно сейчас надежды, касающиеся результатов раскопок, стоит попридержать — как минимум до тех пор, пока в Египте не стабилизируется общественно-политическая ситуация и археологи не смогут нормально продолжить работу.

Каким образом текст Сапфо, писавшей на рубеже VII-VI веков до нашей эры, оказался в Египте в III веке нашей? Это связано с процессом формирования Александрийской библиотеки, начавшимся в III веке до нашей эры. Основной труд александрийских ученых был посвящен Гомеру, но они отдавали должное и другим авторам, которые считались классическими и интересными; филологи изучали их рукописи, сопоставляли тексты и готовили стандартные издания, которые хранились в Александрийской библиотеке. Она была доступной, рассказывает Файер, и желающие владеть собственным экземпляром образцового текста — например, Сапфо — могли себе его переписать (или заказать переписывание). Поэтому когда мы сегодня читаем многие произведения античной литературы, мы оказываем доверие работе александрийских филологов последних трех веков до нашей эры (например, знаменитому Аристофану из Византия): конечно, они могли превратно понять историю текста или положиться на недостоверный источник, но выбора у нас нет.

Поэтому почти все источники находимых текстов — на папирусе, который лучше сохраняется именно в египетском климате, а не в греческом или итальянском. Находки, сделанные вне Египта, редки; среди них — один из самых знаменитых папирусов, так называемый папирус из Дервени IV века до нашей эры. Он сохранился только благодаря тому, что его сожгли: у свитка, найденного на кострище, обуглился внешний слой, а внутренние уцелели; их кусочки кропотливо извлекали пинцетом и наклеивали на основу. Среди других неегипетских находок выделяются те, что сделаны вокруг Помпей; наконец, корпус древних текстов может пополняться за счет книг, которые никогда не покидали библиотек или частных собраний, а потому не подвергались губительным воздействиям.

Дирк Оббинк

Фото: oxfordmultispectral.com

Каким образом Оббинк определил, что неподписавшийся автор найденных стихотворений — именно Сапфо? В его работе (опубликованной в интернете в черновике) нет отдельного параграфа об атрибуции, ученый изначально рассматривает два текста внутри сапфической традиции. Очевидно, первоначальная атрибуция строится на основании диалекта (эолийского), метрики (сапфических строф) и тематики, которые с большой долей вероятности указывают на Сапфо. Не оговорено это, видимо, потому, что любому специалисту и так понятно, что всегда есть вероятность ошибки, а неспециалиста не хочется разочаровывать. Теоретически мы можем себе представить знатную греческую барышню, которая настолько увлекалась творчеством Сапфо, что написала нечто в ее стиле, подделываясь, насколько умела, под эолийский диалект, говорит Файер. В принципе, найденный фрагмент может оказаться таким оммажем (или даже фанфиком) Сапфо, созданным без цели обмануть нас, который мы, тем не менее, принимаем за чистую монету. Но для нас большое значение имеют стихотворения, написанные не только в VII веке до нашей эры, но и во II веке нашей — для читателей из XXI века это все равно далекая древность.

Существует традиция уважения ко всем древним памятникам — даже тем, которые не такие древние, уверяет Файер: так, и в корпусы текстов Аристотеля и Платона входят тексты, явно написанные другими авторами — точно неизвестно, кем. То же самое с Вергилием: помимо «Буколик», «Георгик» и «Энеиды» есть так называемые Appendix Vergiliana — корпус текстов, в котором, как считается, может быть что-то из юношеского творчества Вергилия (должен же был он что-то показывать Меценату, когда приезжал в Рим хлопотать за свое имение, отобранное в пользу ветеранов Августа). Даже если текст, атрибутированный древнему автору, в каком-то аспекте выбивается из известной традиции, его все равно напечатают в собрании текстов — пусть и в разделе Dubia («Приписываемое»).

Основания сомневаться в авторстве Сапфо есть всегда: так, эолийский диалект, позволивший провести рамочную атрибуцию, не очень хорошо известен. Конечно, в распоряжении филологов есть лесбосские надписи, но язык надписей может существенно отличаться от литературного языка. Существует гипотеза, что литературные греческие диалекты имеют между собой больше общего, чем разговорные диалекты того же времени и тех же мест, рассказывает Файер. Кроме надписей есть корпусы текстов Сапфо и Алкея очень плохой степени сохранности; есть корпус текстов, которые в чем-то отличаются по языку, а в чем-то похожи — например, Анакреонта. В итоге у филологов оказывается очень небольшой базис для сравнения. Поэтому если в найденном тексте встречается грамматическая форма, которой нет у Сапфо, то сомнение можно отмести ссылкой на бедность корпуса. Если какая-то форма противоречит грамматике надписей Лесбоса, то можно сослаться на особенности поэтического языка и его отличия от бытового: например, если это форма гомеровская, то Сапфо вполне могла ее употребить. И даже если у Сапфо встречалась та же форма в другом виде, то это тоже не стопроцентный аргумент, рассказывает Файер: опять же, у Гомера морфологическая вариативность одного и того же слова превосходит любые представления носителя русского языка. Иными словами, атрибуция Сапфо сколь несомненна, столь и условна: поскольку легенд про поэтессу куда больше, чем точных биографических данных, текст атрибутируется не столько реальному человеку, сколько некоему конструкту, сапфической традиции.

Меж тем, самый значимый аргумент в пользу Сапфо связан с содержанием новонайденных текстов — как уже говорилось, в первом из стихотворений речь идет о братьях поэтессы. Предание гласит, что у Сапфо были три брата: Эригий, Ларикус и Харакс. До сего момента легенда, пересказанная другими, не находила подтверждений в текстах самой Сапфо; однако в первом из найденных стихотворений упоминаются сразу два из этих имен (хотя слова «братья» в тексте нет). В начале стихотворения, имитирующего диалог, Сапфо пишет о Хараксе: ее собеседник якобы неустанно повторяет, что Харакс возвращается с полным кораблем. Сама же Сапфо (начало текста до нас не дошло, но можно предположить, что она говорит от собственного лица) отвечает, что про это лучше знать богам (видимо, боясь сглазить), и считает более правильным довериться олимпийцам и молиться Гере, чтобы Харакс вернулся невредимым с целым кораблем, и нашел «нас» (говорящих) в здравии.

Богу равным кажется мне по счастью
Человек, который так близко-близко
Пред тобой сидит, твой звучащий нежно
Слушает голос
И прелестный смех. У меня при этом
Перестало сразу бы сердце биться:
Лишь тебя увижу, уж я не в силах
Вымолвить слова.
Но немеет тотчас язык, под кожей
Быстро легкий жар пробегает, смотрят,
Ничего не видя, глаза, в ушах же —
Звон непрерывный.
По́том жарким я обливаюсь, дрожью
Члены все охвачены, зеленее
Становлюсь травы, и вот-вот как будто
С жизнью прощусь я.
Но терпи, терпи: чересчур далёко
Все зашло…

(Перевод Викентия Вересаева.)

Намеченные в стихотворении морские приключения Харакса могут оказаться эхом самой известной истории о нем — и тоже о плавании, правда, скорее всего, другом, в Египет. Первая же зафиксированная на письме рецепция Сапфо начинается именно с ее брата. Геродот во второй книге своей «Истории» описывает злоключения гетеры Родопис, знавшей не только Сапфо и Эзопа, с которым одно время вместе находилась в рабстве. «Отец истории» пишет, что, когда Родопис привезли в Египет «для занятия своим „ремеслом“», «она была выкуплена за большие деньги митиленцем Хараксом, сыном Скамандронима, братом поэтессы Сапфо <...> А когда Харакс, выкупив Родопис, возвратился в Митилену, то Сапфо зло осмеяла его в одной своей песне». По более поздним версиям — минимально достоверным — поэтесса сама могла потерять голову от красоты рабыни; якобы именно Родопис посвящено знаменитое стихотворение Сапфо, которое иногда называют «К моей любовнице».

Про семейную историю поэтессы, ее брата и его любовницы позднее сложили немало стихов; так, следующим после Геродота про Харакса пишет Посидипп (III век до нашей эры). В эпиграмме, притворяющейся надгробной надписью гетере, он противопоставляет короткую телесную жизнь любовницы Харакса вечной посмертной — в стихах Сапфо: ...когда-то к Хараксу, дружку, под покровом прильнувши // Телом вплотную нагим, с кубком встречала зарю. // Было... а Сафовы строки остались — останутся вечно: // В свиток занесенный ряд песней живою звучит. // Имя твое незабвенно. (Перевод Якова Голосовкера).

Вполне возможно, что в новонайденном тексте речь идет именно о плаваниях, в которые разорившийся Харакс пустился, чтобы вновь разбогатеть. Об этом от лица Сапфо писал, например, Овидий: Брат мой растратил добро, опутанный страстью к блуднице; // Что же досталось ему? Только позор и разор. // Стал, обеднев, бороздить он проворными веслами море, // Что промотал без стыда — хочет бесчестно нажить. (перевод Сергея Ошерова). В последнем четверостишии у Сапфо появляется Ларикус: поэтесса выражает надежду на то, что тот, когда вырастет, станет достойным мужем и будет убережен от печали. Возможно, возлагая надежду на младшего брата, Сапфо тайно противопоставляет его старшему: не только как благородного мужа — моту и авантюристу, но и как мужчину аристократических занятий — торговцу вином. Возможно, однако, смысл этих строк иной: будущее благополучие Ларикуса зависит от того, довезет ли Харакс свой груз в целости.

Нереиды милые! Дайте брату
Моему счастливо домой вернуться,
Чтобы все исполнилось, что
Он пожелает.
Чтоб забылось все, чем грешил он раньше.
Чтоб друзьям своим он доставил радость
И досаду недругам (пусть не будет
Ввек у меня их!).
Пусть захочет почести он с сестрою
Разделить. Пускай огорчений тяжких
Он не помнит. Ими терзаясь, много
Горя и мне он
Дал когда-то. К радости граждан, сколько
Он нападок слышал, язвящих больно!
Лишь на время смолкли они и тотчас
Возобновились...

(Перевод Викентия Вересаева приводится по книге «Эллинские поэты»; в него не вошло обращение к Афродите, присутствующее в частично сохранившейся пятой строфе.)

Кроме того, новонайденное «братское» стихотворение перекликается с другими текстами Сапфо — в частности, со стихотворением, начинающимся обращением к Нереидам (предположительно, их источники были из одного папирусного свитка). В нем поэтесса желает удачи непоименованному брату, который должен вернуться из путешествия, а также просит помощи для него у Афродиты — что связывает стихотворение не только с первым текстом, «Братьями», но и со вторым, «Кипридой». От «Киприды» осталось очень мало текста; предположительно, это было стихотворение о любви, возможно — в связи с культом Афродиты; также оно могло содержать биографические детали. Сочетание семейной и любовной темы на одном папирусе вкупе с сапфическими строфами позволяет однозначно отнести его тексты к первому из девяти томов собрания лирики Сапфо.

Теоретически, конечно, все интертекстуальные переклички с другими произведениями сапфической традиции и с преданиями о семье Сапфо не отметают версию о «фанфике». Напротив, обилие биографических деталей, которые ранее не встречались в стихотворном корпусе в таком объеме, только подкрепляет подозрения о «любительнице поэзии», которая стилизовала свой стих под Сапфо и напичкала текст слухами о жизни поэтессы. Однако в случае с Сапфо между биографией и легендой выбирать не приходится; а стихотворная притча о блудном брате делает легенду о поэтессе еще красивее.

P.S. Уже после публикации статьи появилось первое переложение стихотворения Сапфо о братьях на русский язык. Его сделал поэт Лев Оборин:

Все щебечешь ты: вот Харакс вернется
С полным трюмом груза! Но это только
Зевсу и богам может быть известно,
Будь же скромнее.
Лучше повели мне теперь осыпать
Многими мольбами царицу Геру,
Чтобы воротился Харакс и судно
Целым оставил,
Чтобы невредимыми нас нашел он;
Прочее — как будет богам угодно,
Ибо наступает всегда затишье
Следом за бурей.
Те, кого властитель Олимпа хочет
Счастьем наградить и от бед избавить, —
Те благословенны, тем беспримерный
Жребий достался.
Мы же, если только решится Ларих
Голову возвысить и стать мужчиной,
Горестную душу свою насытим
Радостью полной.